Г. Донец. Мы не вдруг поверили в такой рассказ одного из свидетелей: «Нагорной площадкой, заросшей багульником, я вышел к откосу, падающему в овраг. От овражной тени, такой густой, черно-синей, повеяло на душу холодком. День ясный, солнечное утро, а у меня вдруг лопатки свело от беспричинного страха. Я круто развернулся и пошел обратно. И — он! Идет навстречу. Ведь не отвернул, не бросился от меня. Мелькает за ветками багульника, на меня не смотрит. Сколько было шагов до него, когда разминулись? Ну, не больше дюжины. Потому что даже длинненькие редкие волоски разглядел у него на бороде и под щекой. Волос на голове — коротенький, подобие мальчишеского ершика, торчащего впереди. Уши не очень выражены, как-то не бросились в глаза. Спина — ровная, как струна. А голова показалась не колуном, а — круглой... И лицо, хоть обрамлено волосами,— удивительно розовое, светлое. Ростом — не гигант, возможно — молодой». Второй человек в Чите потерял сон, узнав от меня о встрече с гоминоидом. Это Вячеслав Рачинский, механик областного управления связи, мой молодой друг по странствиям. И поднялись мы с места почти без сборов, смутив еще двоих надежных туристов, Юрия Лузина и Александра Суркова, тоже механиков связи. Правда, парни успели раздобыть маскхалаты. У Славы — фоторужье, вспышка. Была середина мая.
...Таежный горный узел с вершиной 1664 метра. Ионизированный воздух ущелий резко улучшает самочувствие. Розовая пена цветущего багульника смягчает каменный прибой россыпей, круто падающих с обеих сторон долины. То и дело встречаются обо — пирамидки из камней, нужные в шаманском моленье и перекочевавшие в ламаистские молитвенные обряды. Некогда здесь, вокруг горы, жило 45 шаманов, и трижды в месяц, круглый год, свершались жертвоприношения — по 20 баранов, по нескольку быков одновременно.
Но сейчас в долине — ни души. Ни следа человечьего на пустынной лесной дорожке. Поодаль от резвого ключа, чтоб не мешал слушать тайгу, ставим палатку.
После ужина Саша Сурков впился взглядом в сумеречную чащобу.
— Огоньки... Два огонька, как от папирос...
Мы трое, увы, ничего не могли разглядеть.
— Тьфу, дым...— Саша неотрывно смотрел поверх костра.— Опять вижу... Да смотрите же — под той березой, низко, у самой земли...
«Самогипноз,— думаю.— Доболтались о гоминоиде. Очевидец уверял: «Ночью глаза у него горят — причем не отраженным светом».
Когда Саша сказал, что огоньки расставлены друг от друга сантиметров на пятнадцать, Юру взорвало:
— Ты как определил-то?
Мягкий парень Саша. Только поправил усы и больше ничего не сказал. Мы со Славой Рачинским в спор не встревали. Хотя охотничий глаз Саши мог, конечно, оценив расстояние до белеющей во тьме березы (шагов 80), примерно прикинуть и разнос огоньков.
— В палатку.
— Дежурство установим? — это Слава.
Юра из духа противоречия тоже не поддерживает идею дежурства: какие там еще красные огоньки...
— Медведь от нас от четверых-то сейчас сбежал за тридевять земель,— ворчу я и отворачиваюсь от Славы к полотнищу. Притихаем.
К ночи меланхолично поет удод. Вдруг—стукнуло. Гулко!
— Камень упал...
— Он бросает камни...
Я отмалчиваюсь. Поменьше легковерия. Что-то слишком густо наша фантазия заработала. Мало ли отчего камень на россыпи мог упасть!
На рассвете Саша Сурков ушел к ключу по воду и долго не возвращался. Иду к нему. Котел с чайником оставлены на берегу, а Саши нету. На оклик мой он вылазит из багульника и подманивает меня к себе. Вижу: во мху зияет продолговатая дыра. Единственная. Точно кто-то большой ногой прорвал пустоту, затянутую мхом. Больше следов ничьих не осталось. Хм...
Слава не побежал обследовать дыру во мху. А когда, уже покинув табор, мы к этой дыре завернули, он только пожал плечами:
— Непонятно, что это...— И заспешил вверх по долине с фоторужьем наизготовку.
Вот и медвежий след на дороге, помеченный воткнутыми веточками багульника. Юра и Саша вдруг — в один голос:
— А это?.. Этого вечером не было! Подскакиваем со Славой. Рядом с медвежьим следом средней величины на суглинке отпечатался неполный, пальцы с подушкой, но и так внушительный оттиск босой ноги — вдвое больше медвежьего и — без когтей. Вот же, вот след медведя — с аккуратными дырками от когтей против каждого пальца. А этот громадный след — чей?
Слава поднял на нас ошалелый взгляд.
— Чего не ликуем? Чего не обнимаемся, а? Он!
Я присматриваюсь к следу с подозрением. Он же шел на цыпочках, скрючив пальцы в таком напряжении, что будь у него когти, они вонзились бы в землю на всю глубину.
— Крался... Туда... К нам...— Юра кивнул в сторону нашего табора. Значит, он был подле табора, он смотрел на нас, сидевших у костра...
Рассыпаемся в поисках следов.
Есть полный след! Опускаюсь на колено. Руки слегка дрожат. Даже линейку впопыхах не захватили. Спичечным коробком делаю промер. Ровно тридцать пять сантиметров длины. Шестнадцать — ширина.
Фотографируем следы, используя вычитанный где-то опыт: подплескиваем в след воду, так снимок бывает контрастней. Идеальных следов никак не найдем. Ну, таких, чтоб на фото смотрелись чисто. Час, полтора идем вверх отлогим пока подъемом. Все следы направлены вниз. Следы все той же особи — тридцатипятисантиметровые. Мы свыклись с ними.
Долина сужается. По склонам пошли обширные каменные осыпи. Обшариваем их биноклями. Снова смотрим под ноги. Следы, следы... Ни намека на когти. И — каким же он должен быть, миша, если лапы такой величины?
— Сорок сантиметров! Второй гоминоид! — Слава ахнул.— Ребята, нам некуда торопиться, ага?
Мы поставили палатку, пройдя немногим дальше места, где встретился сорокасантиметровый след. Такой же, как и первый; широкий в пальцах, но на удивление узкий к пятке.
— Саша, на фотоловушку аппарат не жалко?
— Не жалко. Пускай ломает.
— Ладно. Свою «Москву» поставлю.— Слава привязывает аппарат к дереву.
К счастью, у Юры Лузина нашелся моток ниток цвета хаки, самых камуфляжных. Нитка пересекла дорогу к палатке. Проверили — работает ловушка.
Не сговариваясь, решаем: бегом — к оставленному ночлегу, посмотреть, не побывал ли он (а то и оба!) там. После нас.
Он побывал! Тридцатипятисантиметровый. Первый наш знакомец. Он оставил следы на палаточной площадке.
— Морс не тронул, гляди ты,— говорит Юра.
Юра подтягивает к себе банку. След гоминоида — рядом с банкой. Не тронул, осторожно обошел. Медведь, да весенний, голодный, не отведал бы морса? Уж и так ясно, что не медведь, без когтей ведь — а все примеряем к медведю...
Деликатно обойдя банку с морсом, он уходил. И сломил вершину осины на... четырехметровой высоте. Осинка у корня сантиметров семи, в изломе — сантиметров пяти. В ногах брошена трехметровая макушка.
— Сердился, что не оставили мяса,— вслух думает Слава.
И правда, здесь ведь — оронэй тэнгэри — страна духов. Работая в местной газете, я узнал: здесь старики, молясь, кидали куски мяса через плечо, не оглядываясь, чтоб духи не думали, что жертвуют им мясо с оглядкой, жалеючи. А нынче, рассказывают, стоит охотнику выстрелить, как не пройдет и полчаса, зон уж тут — на глаза не покажется, а шебуршить в чаще будет; ждет, пока оставишь требуху, голову, ноги зверя.
Б. Ф. Поршнев. «Палеоантроп — убиквист, это значит, что он может жить всюду, где хватит какого-нибудь зверья. Любой ландшафт, вода и сушь, любые высоты ему годны. От холода и зимней бессонницы он, судя по косвенным данным, уходит в летаргию, укладываясь в специально вырытые ямы или пещеры, чаще же ограничивается снижением обмена веществ, многодневными дремотами с короткими перерывами. Защитой от зимних холодов служит не столько шкура, сколько осенний подкожный жир.
Палеоантропы — пожиратели пространств. Они могут бежать как лошади, переплывать реки и бурные потоки. В процессе перехода на двуногое передвижение самки обрели в отличие от обезьян длинные молочные железы, чтоб, перебросив грудь через плечо, на ходу кормить уцепившегося на спине детеныша. Огромной подвижности отвечает отсутствие у этого вида всякого инстинкта создания долговременных леговищ — есть лишь кратковременные лежки.
В настоящее время это самый разреженный вид среди млекопитающих, хотя раньше ему были свойственны сгущения и скопления. Вид един, но вмещает в себя необычайно большой диапазон вариаций роста, окраски шерсти, сложения. И уж вовсе разнообразен пищевой рацион: ест и корни, и побеги, и ягоды и плоды, совершает набеги и на посевы кукурузы и конопли, на бахчи и сады, добывает и пищух, сурков и других грызунов, птенцов и рыб, черепах, крабов, лягушек. Редко достается, но очень нравится мясо крупных животных».
Г. Донец. Так вот. Он побывал и на новом таборе! Выше палатки, которую мы окопали найденной здесь старой лопатой (небо грозило дождем), на рыхлой полоске суглинка нас ждали четкие свеженькие следы — тридцать пять сантиметров. А вот и фотоловушку он не тронул, даже нитку, едва видимую, обошел. А с той стороны мы разрыхлили следовую полосу, у входа в палатку,— на полосу он зашел. Корочки белого хлеба не тронул. Ходил вокруг палатки, очевидно, на цыпочках. Пальцы поджаты еще крепче, чем на первых обнаруженных нами следах. Там он шел за людьми в сумерках. Здесь он был настороженней: день ведь.
Гигант не нуждается в помощи себе подобных.
— Ну, что делать будем? — Слава прервал мои размышления.
— Засада! — выпаливаю.— Имитируем общий уход, затем разделяемся. Вдвоем с тобой, Слава, сидим в палатке, ребята идут куда угодно.
Прячась за береговыми кустами у ключа, мы со Славой тихонько вернулись, вползли в палатку и залегли с фотоаппаратами наготове. Прождали его всю ночь — не пришел. Наверное, устал ждать от нас мясной подачки. Охоту мы ему, верно, испортили в первый вечер — зверей подраспугали. А есть-то надо. Вот они отправился искать добычу.
— Или залег от непогоды,— гадаем тихонько в палатке. Лузин отзывает меня:
— Отсюда смотрите.
Я вздрогнул: на камне, если косо смотреть с расстояния нескольких метров, видны великанские следы босых ног. Правой и левой. Они выбиты мелко. Или — размыты дождями, ветрами, временем... Подходим — ровно 20 спичечных коробков в длину каждый отпечаток. Метровые следы раздвинуты на шаг, но — какой-то неторопливый, величественный, что ли... Что это — языческий алтарь, памятник ли ламаистского божества? А бурятские деды, помню, объясняли: в тайге есть камни, на них следы и коровы, и лося, и изюбра, и кабана, и медведя остались.
Да, наверное, это тебя, хырхышун (хозяин), просил старый бурят об охотничьей удаче, въезжая в лес по сено, по дрова ли, когда в одиночку (это особо подчеркивают люди!) тебе, хырхышун, молился... Один на один ты, хозяин, страшен.
Так между Сциллой и Харибдой суеверия и науки скользнула наша маленькая экспедиция в один из удивительных уголков Забайкалья, чтобы привезти этот небольшой отчет. Фотографии гоминоида мы не добыли.
И все-таки он бегал вокруг нас. Ждал от нас чего-то. Мы-то это знаем точно. Нас теперь не собьют с толку ничьи опровержения...
Н. Непомнящий. На пороге неведомого.
"Вокруг света" №9 (2576) | Сентябрь 1988
